Большая фарма и Россия: непреодолимая зависимость?
Светлана Синявская, STRF.ru
Фото: Дмитрий Европин
В начале XX века в фармацевтической промышленности произошли перемены — её центр переместился из Германии, лидировавшей по производству лекарств до 1914 года, в США. Начало XXI века вполне может стать для фармы новой точкой отсчёта. Заканчивающийся срок действия патентов на блокбастеры меняет парадигму отрасли, что может стать особенно заметно в условиях финансового кризиса. Своим мнением о развитии отечественной фармацевтики с STRF делится Михаил Гетьман, автор популярной монографии «Большая фарма».
Справка:
Гетьман Михаил Александрович, председатель наблюдательного совета Некоммерческого партнёрства «Национальная фармацевтическая инспекция», ведущий научный сотрудник лаборатории фармакоэкономики Научно-исследовательского института фармации Московской медицинской академии им. И.М. Сеченова. Кандидат фармацевтических наук. С 1991 по 2004 год занимал руководящие должности как в российских, так и в западных фармацевтических компаниях. В 2004—2007 годы работал в должности советника руководителя Федеральной службы по надзору в сфере здравоохранения и социального развития. Курировал вопросы административной реформы и совершенствования административной практики. Во время работы Гетьмана на госслужбе его стараниями были разработаны и введены несколько законопроектов и проектов постановлений Правительства РФ, а также 20 административных регламентов по контролю в сфере здравоохранения и соцразвития, полностью обновивших нормативное правовое регулирование в данной сфере. Под руководством Михаила Гетьмана в Росздравнадзоре впервые в структуре этого органа власти была создана служба внутреннего аудита, комплекс антикоррупционных мероприятий, разработана и внедрена инновационная схема разгосударствления некоторых контрольных функций.
Фармацевтическая отрасль сегодня не просто производит таблетки, она стала реальным инструментом в политической борьбе. Дело не только в миллиардах долларов, которые фармкорпорации тратят на лоббирование своих интересов через политические институты и ключевых лиц, регулирующих политику в области здравоохранения. Большая фарма имеет огромный потенциал влияния на общественное мнение. Уйдя с госслужбы, Михаил Гетьман может об этом свободном говорить:
— Сегодня во всех странах фарма владеет серьёзными рычагами воздействия на политиков за счёт того, что может весьма эффективно влиять на общественное мнение в своих интересах. Более того, манипулировать через фарму гораздо легче, чем через медицину, — медицина раздроблена, а большая фарма — это два десятка гиперкорпораций с вертикальной системой принятия решений. Допустим, нельзя исключать того, что свой первый президентский срок Джордж Буш получил во многом благодаря фарме. В 2000 году между ним и кандидатом Гором, как вы помните, была сильная конкуренция. Несколько сотен победных голосов за Буша отдал штат Флорида — опорный пункт фармацевтических компаний. Там много социальных учреждений для пожилых людей, верящих американской фарме, так как она снабжает их бесплатными лекарствами. Поэтому и голосуют они так, как скажет фарма. Напомню, в те годы политическая платформа Демократической партии предусматривала возможность введения контроля за ценами на лекарства на территории США. Естественно, фарма выбрала меньшее зло, то есть Республиканскую партию.
Логично, что фарма выбирает и протекционистскую политику. По мнению Михаила Гетьмана, от иллюзии выхода на мировой рынок через экспорт производителям лекарств в России нужно избавляться.
— Этого никогда не произойдёт! Те административные барьеры, которые стоят на входе в крупнейшие рынки планеты — США, ЕС и Японии, — носят не технологический, а исключительно политический характер. Никогда китайская, индийская или российская компания не получит экспортной квоты на эти рынки. Вы скажете: «Подождите, мы же знаем, что индийская компания Dr. Reddy's торгует в Европейском союзе, в США». Торгует, но не экспортирует продукцию, а производит её на территории целевых рынков. Единственный целесообразный путь на международный рынок — приобретение профильных активов. Завод, купленный вами в Германии, — немецкий, но принадлежит он вам. Никто ведь не перестанет покупать автомобили Land Rover из-за того, что сегодня этот бренд принадлежит индийской фирме.
В России же для большой фармы открыты все границы, хотя в иностранной прессе и встречаются жалобы гигантов фармбизнеса на трудности работы в нашей стране. Трудности эти, правда, не помешали зарубежным производителям лекарств отхватить немалую долю отечественного рынка. Произошло это ещё в 2000 году, когда российские фармкомпании страдали от кризиса перепроизводства (так «неожиданно» проявились рыночные отношения).
Сейчас сложилась парадоксальная ситуация: даже законно зарубежным компаниям работать на нашем рынке гораздо проще, чем российским. Таможенные пошлины в России составляют лишь 10%, тогда как в Китае — 40%.
Для того чтобы кардинально изменить положение дел в здравоохранении и фармотрасли, недостаточно слов с властных трибун, необходима политическая воля.
— Зарубежная фарма не хочет работать в России по правилам, по которым она работает в Америке или в Европе. Она не заинтересована в том, чтобы находиться в полной юрисдикции РФ и нести ответственность. Крупные корпорации не раскрывают подробностей своих финансовых операций, в том числе носящих явно коррупционный характер. В данном случае я говорю не только и не столько о коррумпированных чиновниках, сколько о тотальной коррупции всего российского здравоохранения. Откаты или комиссионные, которые получают врачи в России от большой фармы, огромны. И хотя в каждой компании есть разные кодексы и антикоррупционные правила, на деле это всё происходит через посредников, и все об этом хорошо осведомлены. Отечественные компании не вовлечены в коррупцию такого масштаба, они более открыты и работают в рамках российского законодательства.
Не вызывает сомнений, что деятельность и российских, и тем более зарубежных компаний, их отчётность должна быть открыта на всех стадиях их деятельности, начиная от доклинических испытаний и заканчивая маркетинговыми исследованиями.
— Проведение клинических испытаний в России — целая история. Наша страна, по сути, превратилась в своего рода виварий, где пациентов используют для того, чтобы проводить исследования, пользу от которых ощущают на себе отнюдь не российские граждане, а пациенты в Америке и Западной Европе.
Клинические испытания, проводимые большой фармой в России, непрозрачны, отчётность не предоставляется, а этичность многих исследований можно поставить под вопрос. Испытания проводятся не в соответствии с теми протоколами, которые получают согласование и разрешение в Росздравнадзоре, надлежащий контроль просто отсутствует. В конце своей государственной службы я стал заниматься решением этих вопросов, но это вызвало бурное противодействие со стороны западных компаний. Сегодня мне понятна подоплёка.
Михаил Гетьман убеждён, что Россию пытаются заставить принять условия, заведомо ей не выгодные, ставящие в зависимость от зарубежной фармы. Опасность этой зависимости нужно рассматривать в контексте того, что фарма сегодня — сильнейший рычаг воздействия на социальную ситуацию в любой стране.
— Наше здравоохранение слишком сильно зависит от зарубежной фармы. И даже не столько в контексте личных интересов назначающих лекарства врачей, сколько организационно. Положение серьёзное, и первые лица государства должны принять принципиальное решение, в том числе и по запрету на исполнение тех требований зарубежных партнёров, которые расходятся с интересами РФ. Вступление в ВТО никак не отразится на российской фарме, поэтому следовать тому, на чём настаивают американские партнёры в этой области, не вижу никакого смысла. Если в металлургической, сырьевой промышленности, энергетике, в топливной сфере есть баланс интересов, то его нужно придерживаться. Но зачем заведомо ограничивать доступ российских пациентов к более дешёвым лекарствам?
Вопросов такого плана немало. Почему государство предпочитает тратить деньги на зарубежное диагностическое оборудование, к которому нужны «их» дорогостоящие реагенты? (Нередко из-за нехватки средств на регулярное приобретение реагентов недешёвая импортная техника простаивает.) Очевидно, что закупая в рамках того же нацпроекта у отечественного производителя лекарство, диагностический прибор или набор реагентов, государство создаёт ресурс для дальнейшего развития этого предприятия, даёт возможность вести и внедрять новые разработки. Если, конечно, перед государством стоит задача развивать отрасль, а не просто бездумно тратить деньги налогоплательщиков, которые, кстати, основное преимущество российских препаратов видят в их безопасности.
Согласно исследованию, которое в конце 2007 года провело российское представительство международной компании GfK Group, «практически половина опрошенных [49%] заявила о том, что предпочитают покупать и использовать [лекарственные] препараты российских производителей. Около 44% считают российские препараты безопаснее импортных, и 40% удовлетворены соотношением цена—качество российских препаратов. Однако всего 35% считают российские препараты эффективнее импортных».
Отечественная фармацевтика, таким образом, имеет определённый кредит доверия у российского потребителя. Выходит, для отвоевания собственного рынка нашим компаниям необходимо усилить промоционную, маркетинговую и прочую деятельность.
С промоционной активностью у большой фармы всё в порядке — примерно две трети миллиарда долларов (а именно столько тратится на получение нового лекарства) уходит не на создание новых молекул, а на маркетинговые исследования и продвижение лекарства. Отметим, что об этом уже стали говорить и в прессе.
— Не так давно я читал интервью Андрея Иващенко из «ХимРара» на эту тему. Он, безусловно, прав, но, видимо, старался быть политкорректным. Поскольку политкорректность не моя стезя, скажу прямо. В действительности в тех расходах, которые фармацевтические компании декларируют в качестве затрат на инновации, доминируют вовсе не исследования, а административные расходы, маркетинг и коррупция. Судите сами. 10 лет назад создание нового лекарства лидерам индустрии обходилось в 50—100 миллионов долларов, а теперь в миллиард. Откуда он взялся? Инфляции такого масштаба не было… Создать новый продукт за несколько десятков миллионов долларов — более чем реально.
Являются ли все создаваемые сегодня в мире лекарства инновационными? Если под инновациями понимать нечто лучшее или иное по отношению к тому, что уже было, то да. Но если детально изучить 20—30 новых продуктов, выпущенных международной фармой, то выяснится, что 90% продуктов (а подчас и больше) представляют собой так называемые me-too продукты. То есть фаркомпании осваивают уже известный сегмент рынка, воспроизводят и эксплуатируют уже известные решения либо создают препараты «стиля жизни».
Перед российской фармотраслью, согласно Стратегии её развития, стоит задача создания 200 инновационных лекарственных препаратов. Достижима ли эта цель? И где всё-таки лежит основной потенциал инновационности для России?
— За исключением создания принципиально новых молекул, большой потенциал инновационности — в создании технологий доставки, повышения за счёт неё результативности лекарств или достижения новых терапевтических эффектов. К тому же усовершенствование технологий доставки — значительно менее затратный механизм, чем создание принципиально новых молекул, так как базовые свойства продукта известны. Для российских разработчиков именно улучшение известных лекарственных препаратов является серьёзным ресурсом для повышения своей доходности и усиления конкурентного потенциала.
Сегодня мы стоим перед весьма серьёзными историческими вызовами. Начавшийся мировой экономический кризис не может не задеть фарму. Когда это непременно произойдёт, неизбежно обвалится система здравоохранения — по той причине, что крупнейшие компании в течение длительного времени эксплуатировали так называемую блокбастерную модель, создавая продукты с исключительно огромным коммерческим потенциалом. С одной стороны, они тем самым оптимизировали систему управления и собственные затраты, с другой — поставили себя в зависимость от этого. Например, компания Pfizer — пока ещё номер один на планете — в ближайшие два года потеряет следующие пять патентованных продуктов. Если посмотреть на котировки акций фармкомпаний, то мы увидим, что с дженериковыми фирмами практически ничего не произошло, а вот акции компаний, доминирующих на рынке инноваций, уверенно поползли вниз. Так, за прошедший год Pfizer потеряла почти 40% стоимости своих акций и скоро, видимо, будет банкротом, а израильская Teva не потеряла почти ничего.
Нам нужно определить, что действительно даёт быструю и высокую доходность, а что — стабильное здравоохранение (а значит, социальную стабильность). Поэтому, мне кажется, с учётом сегодняшней ситуации, необходимо в известной степени подкорректировать в том числе и стратегические императивы, заложенные в «Фарму—2020», сделать её более умеренной. Повторю, стабильность фармы и здравоохранения зависят именно от дженериков и их улучшения. Но это не значит, что нужно забыть о создании новых молекул.
В России система прикладных медико-биологических исследований раздроблена и неэффективна. Ряд компаний предпочитают заказывать исследования за рубежом, потому что не верят в результативность отечественных исследовательских центров. Академия медицинских наук занимается чем угодно, но только не прикладными медицинскими исследованиями для фармы. Поэтому чтобы сделать толчок к инновационности российских продуктов, нужно безусловно приложить и организационные, и инвестиционные усилия именно в сфере прикладных научных исследований. Это может быть организация кластеров, технопарков, реорганизация системы отношений между вузами, академическими институтами, государственно-частное партнёрство и прочее. Это нужно делать, потому что сфера прикладных фармисследований отстала значительно больше, чем вся отрасль производства лекарств в России.