Генетики возвращаются домой усталые, но довольные; расисты уходят с пустыми руками
Люди народа сан («бушмены»), проживающие в засушливых областях на территории Южной Африки, Намибии и Ботсваны, — возможно, старейшая популяция людей на Земле. Их геномы усеяны многообразными и древними вариациями.
Republic опубликовал главу из книги американского хирурга-онколога, исследователя стволовых клеток и популярного научного журналиста Сиддхарты Мукерджи «Ген. Очень личная история» (готовится к выходу в издательстве Coprus).
Вообразим себе древнее племя с двумя сотнями женщин, каждая из которых приносит одного ребенка. Если это девочка, женщина неизбежно передает свои митохондрии следующему поколению, а через дочь своей дочери — через поколение. Но если у женщины есть только сын, а дочерей нет, ее митохондриальная родословная заходит в генетический тупик и обрывается (эмбрион не получает митохондрии от сперматозоида, поэтому ее сын не передаст митохондриальный геном своим детям). За время эволюции племени десяткам тысяч таких митохондриальных линий не посчастливится, и они оборвутся.
И вот в чем соль: если популяция-основатель вида была достаточно невелика и если прошло достаточно много времени, то количество материнских линий будет сокращаться и сокращаться, пока их не останется всего несколько.
Если половина из 200 женщин племени родит только сыновей, 100 митохондриальных линий разобьется о стену мужского наследования, исчезнув через поколение. Вторая половина линий сохранится до следующего поколения, где часть из них вновь оборвется на детях мужского пола, и так далее. Через несколько поколений митохондриальная родословная каждого потомка племени независимо от пола сведется всего к нескольким предковым женщинам.
Для современных людей число таких линий достигло единицы: каждый из нас может проследить свою митохондриальную родословную до одной и той же женщины, жившей в Африке около 200 тысяч лет назад. Это общая мать нашего вида. Мы не знаем, как она выглядела, но известно, что ее ближайшие современные родственницы — бушменки из Ботсваны и Намибии. Я нахожу феномен такой матери-основательницы бесконечно завораживающим. В генетике человека она известна под красивым именем — митохондриальная Ева.
В 1994 году, будучи аспирантом, интересующимся генетическими истоками иммунной системы, я путешествовал по Великой рифтовой долине из Кении в Зимбабве, направляясь через бассейн реки Замбези к равнинам Южной Африки. Это было эволюционное путешествие человека наоборот. Конечной точкой маршрута значилось почти равноудаленное от Намибии и Ботсваны засушливое южноафриканское плато, где когда-то жила часть племен сан. Это было место лунной пустоты — сухой и плоский, словно столешница, массив земли, обезглавленный какой-то мстительной геофизической силой, нависал над окрестными равнинами.
К тому моменту череда краж и потерь свела количество моего имущества почти к нулю: у меня были четыре пары боксеров, которые я нередко сдваивал и носил как шорты, коробка протеиновых батончиков и бутылочки воды. «Нагими мы приходим», — сказано в Библии. Примерно таким пришел и я.
Немного воображения, и мы восстановим историю человечества, приняв это открытое всем ветрам плато за отправную точку. Отсчет начинается около 200 тысячелетий назад, когда популяция ранних современных людей заселила эту территорию или подобное место неподалеку (эволюционные генетики Бренна Хенн, Маркус Фельдман и Сара Тишкофф указывают на более западную точку начала миграции людей, рядом с побережьем Намибии).
Мы абсолютно ничего не знаем о культуре и обычаях этого древнего племени. Те люди не оставили никаких артефактов — ни инструментов, ни рисунков, ни пещерных жилищ — за исключением самого глубокого из возможных следов: их генов, накрепко вшитых в наши собственные. Популяция, скорее всего, была небольшой, даже крошечной по современным меркам — не более 6–10 тысяч человек. По самым же смелым оценкам, их могло быть всего сотен семь — примерно столько людей может населять один городской квартал или деревню. Митохондриальная Ева должна была жить среди них и иметь как минимум одну дочь и по крайней мере одну внучку.
Мы не знаем, когда и почему эти люди перестали скрещиваться с другими гоминидами, но нам известно, что они начали ограничиваться связями почти исключительно друг с другом примерно 200 тысяч лет назад. («Сексуальные отношения начались в тысяча девятьсот шестьдесят третьем», — написал поэт Филип Ларкин. Он промахнулся примерно на 200 тысяч лет.).
Возможно, эти люди оказались изолированными из-за климатических изменений или географических преград. Быть может, они просто начали влюбляться. Отсюда они отправились на запад, как это часто делают молодые люди, а затем повернули на север.
Если же родиной этой группы был юго-запад Африки, как показывают некоторые из последних исследований, то двигались они по большей части на восток и север. — Примечание автора книги.
Они карабкались по ущелью рифтовой долины либо нырнули под сень влажного тропического леса в районе бассейна реки Конго, где сейчас обитают мбути и банту. Эта история не столь географически целостна и проста, как может показаться на первый взгляд. Некоторые группы ранних современных людей, как мы знаем, ушли обратно в Сахару — в то время цветущую долину, рассеченную узкими озерами и реками, — и примешались к местным популяциям гоминид, сосуществовали с ними и даже допускали эволюционно обратные скрещивания. Как описывал это палеоантрополог Крис Стрингер,
«в отношении современного человека это означает, что <…> у некоторых современных людей есть более древние гены, чем у других. Кажется, это действительно так. И это возвращает нас к вопросу: а что такое современный человек? Следующие год или два одни из самых интересных исследований будут посвящены ДНК, которую кое кто из нас унаследовал от неандертальцев. <…> Ученые будут рассматривать эту часть ДНК и задаваться вопросом, функциональна ли она. Отвечает ли за какие то процессы в организмах этих людей? Влияет ли на мозг, анатомию, физиологию и так далее?»
Однако продолжим путь. Около 75 тысяч лет назад группа людей прибыла на северо-восточную оконечность современной Эфиопии (возможно, и Египта), где Красное море сужается в щелевидный пролив между вздернутым плечом Африки и опущенным локтем Аравийского полуострова. Здесь не было никого, с кем пришлось бы делить океан. Мы не знаем, что побудило этих мужчин и женщин пересечь воды и как им это удалось (море тогда было мельче, и некоторые геологи задаются вопросом, не «перепрыгнули» ли наши предки через пролив в Азию и Европу по цепочкам песчаных островов).
Где то 70 тысячелетий назад в Индонезии извергся вулкан Тоба, который выбросил в небо достаточно черного пепла, чтобы устроить зиму длиной в десятилетия — это могло стать причиной отчаянного броска за пищей в новые земли.
В последние годы сложилось мнение, что расселение происходило многократно, в разные периоды истории человечества под влиянием менее крупных катастроф.
Согласно доминирующей теории, состоялись как минимум два независимых перехода. Первый из них произошел примерно 130 тысяч лет назад. Мигранты оказались на Ближнем Востоке и двинулись «курортным» маршрутом по Азии, обогнули побережье Индии и разделились, направившись к Бирме, Малайзии и Индонезии. Следующий переход случился позже, около 60 тысяч лет назад. Эти путешественники отправились на север, к Европе, и столкнулись с неандертальцами.
В обоих маршрутах Аравийский полуостров выступил узловой точкой. Это был настоящий «плавильный котел» человеческого генома. Можно точно сказать, что после каждой из рискованных переправ через море выживших оставалось немного — возможно, не более 600 мужчин и женщин. Все европейцы, азиаты, австралийцы и американцы — потомки прошедших через те нещадные бутылочные горлышки, и тот штопор истории, несомненно, оставил свой след в наших геномах.
С генетической точки зрения почти все мы, оставившие Африку ради земли и воздуха, связаны куда теснее, чем предполагали ранее. Все мы были в одной лодке, брат. Что же это говорит нам о расах и генах? Очень много всего. Во-первых, это напоминает нам, что расовая классификация людей исходит из крайне ограниченной по своей сути предпосылки.
Политолог Уоллес Сейр любил пошутить, что чрезвычайно яростный характер академических диспутов обусловлен чрезвычайно низкими ставками. Так и наши все более ожесточенные дебаты о расах, возможно, стоило бы начинать с признания факта, что диапазон геномных различий у людей поразительно мал — меньше, чем у множества других видов (тех же шимпанзе, например). Учитывая кратковременность нашего существования в качестве вида, сходств между нами куда больше, чем различий.
Тем не менее и у самых молодых видов есть своя история. Научная проницательность геномики особенно ярко проявляется, в частности, в ее способности распределять даже близкородственные геномы по классам и подклассам. Если мы начнем целенаправленную охоту на различающие черты или их сочетания, мы их точно найдем. Тщательная проверка покажет, что вариации человеческого генома специфически комбинируются в пределах географических регионов, континентов и традиционных расовых границ.
Каждый геном несет в себе отметки о своем происхождении. Изучив генетические характеристики индивида, можно с поразительной точностью определить его родной континент, национальность, страну или даже клан. Это, бесспорно, торжество мельчайших различий, и если мы именно это называем расой, значит, расовая концепция не просто выжила в эру геномики, но и нашла в ней подкрепление.
Проблема расовой дискриминации, однако, состоит не в том, что расу человека определяют исходя из его генетических характеристик. Она заключается как раз в обратном: в том, что характеристики человека выводят из его расы. Вопрос не в возможности узнать что то о предках или исторической родине индивида, изучив цвет его кожи, структуру волос или язык, — это лишь вопрос биологической систематики: родственных связей, таксономии, расовой географии, биологического различения. Конечно, такая возможность есть, и геномика значительно упростила получение результата. Можно просканировать любой индивидуальный геном и сделать довольно глубокие выводы о происхождении его обладателя.
Куда более спорный обратный вопрос: зная расовую принадлежность — допустим, принадлежность к африканцам или азиатам, — можно ли вычислить индивидуальные характеристики: не только цвет кожи или волос, а более сложные черты вроде интеллекта, привычек, характера или способностей? Гены определенно могут поведать нам о расе, но может ли раса рассказать нам о генах?
Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо оценить, как генетические вариации распределены по расам. Различий больше внутри расы или между расами? Позволяет ли знание о чьем то, скажем, африканском, а не европейском происхождении делать сколько нибудь надежные выводы о генетических особенностях человека, его характере, физических и интеллектуальных свойствах? Или же в пределах категорий «европеец» и «африканец» вариабельность так высока, что внутрирасовое разнообразие преобладает над межрасовым, делая сами эти категории спорными?
Сегодня мы знаем точные, выраженные в числах ответы на эти вопросы. Целый ряд исследований был посвящен измерению уровня генетического разнообразия в геноме человека. По последним оценкам, самая значительная доля генетических различий (85–90 %) наблюдается внутри так называемых рас (например, азиатов или африканцев), и лишь малая доля (7 %) — между расами (интересно, что генетик Ричард Левонтин примерно так и оценил это распределение еще в 1972 году).
Некоторые гены действительно резко различаются у представителей разных рас или этносов: серповидноклеточная анемия — афро-карибское и индийское заболевание, а болезнь Тея — Сакса гораздо чаще поражает евреев-ашкеназов. Но что касается большей части генома, генетическое разнообразие внутри любой расовой группы превосходит различия между группами, притом весьма значительно. Такая степень внутрирасовой вариабельности делает термин «раса» дурным суррогатом в отношении почти всех характеристик: африканец из Нигерии генетически настолько отличается от африканца из Намибии, что довольно бессмысленно относить их к одной и той же категории.
Для рас и генетики, таким образом, геном — это улица с односторонним движением. Изучив геномы, можно предсказать происхождение А или В. Но зная происхождение А и В, мало что можно сказать об их геномах. Или так: каждый геном несет отпечаток личной родословной — но личная расовая родословная почти ничего не говорит нам о конкретном геноме. Можно секвенировать ДНК афроамериканца и установить, что его предки прибыли из Сьерра-Леоне или Нигерии. Но если вы встретите мужчину, чьи прапрадеды жили в Нигерии или Сьерра-Леоне, то почти ничего не сможете утверждать о его личных качествах. Генетики возвращаются домой усталые, но довольные; расисты уходят с пустыми руками.
Портал «Вечная молодость» http://vechnayamolodost.ru